По данным Росстата, с психическими расстройствами живут 650 тысяч детей в возрасте до 14 лет и 182 тысячи подростков в возрасте 15-17 лет. Тысячи людей оказываются в психиатрических больницах и диспансерах. Но лечение таблетками часто оказывается единственной функцией таких учреждений, а в остальном качество медицинской помощи и добросовестность персонала вызывает серьезные вопросы.
Несколько бывших пациенток подростковых отделений психиатрической больницы Краснодара рассказали нам похожие истории о моральном и физическом насилии со стороны медперсонала и о том, как не лечат несовершеннолетних пациентов.
❗️TW: карательная психиатрия, селфхарм, расстройство пищевого поведения, жестокость.
Алина
Я попала в детское отделение психиатрической больницы в 15 лет с нервной анорексией. Я долго ничего не ела, родители начали бить тревогу и отвели к психиатру. Тот сказал, что нужно госпитализироваться.
В больнице была гнетущая атмосфера, я очень долго привыкала к ужасному запаху и грубым медсестрам. Каждый раз, когда я что-то делала медленно или ела недостаточно, на меня начинали орать. В их глазах была такая злоба, что казалось, что они даже могут ударить.
Но я боялась не только этого. От других девочек я слышала, что лечащий врач к ним приставал, и думала, что со мной произойдет то же самое. Девочкам, естественно, никто не верил.
Лечение в основном состояло из таблеток и капельниц, один раз даже произошла передозировка. С врачом мы могли поговорить минут десять, он спрашивал, как я себя чувствую, напоминал, как важно есть и корректировал лечение. Дальше меня накачивали лекарствами. Потом я просто лежала и ни с кем не общалась, потому что чувствовала себя подавленно. А еще я считала, что мне не стоит ни с кем контактировать, потому что я огромная, притом что весила 43 кг. Я была абсолютно одна и ни с кем не обсуждала свои чувства о болезни, врачах и медсестрах. Сейчас понимаю, что это могло бы помочь.
Анорексию как психическое расстройство из головы там точно не искореняют. Им абсолютно все равно на ментальное состояние, главное — откормить и выписать. Поначалу я просто отказывалась от еды и не понимала, что чем дольше я не ем, тем дольше меня там будут держать. Потом все поняла и начала есть для вида, могла даже попросить добавки. После еды бежала к унитазу. А перед взвешиваниями пила больше воды. Под конец лечения сказала врачу, что чувствую себя намного лучше. И меня выписали.
Но все стало только хуже. Когда я приехала домой и увидела себя в зеркало, то была просто в ужасе. Стала ненавидеть себя еще больше. От анорексии я не избавилась до сих пор. Стараюсь это контролировать, но не особо выходит.
Лолита
Я попала в ГБУЗ СПБ №7, когда мне едва исполнилось 16. Тогда я «переборщила с селфхармом», и пришлось поехать в травмпункт. Там информацию обо мне передали в полицию и в диспансер, сочтя это попыткой самоубийства. Так я оказалась в кабинете психиаторки. Она уговорила мою мать положить меня на 10 дней для обследования и подбора препаратов. Суммарно (с последующими госпитализациями) на пребывание там я потратила 3,5 месяца своей молодости.
Первое, на что я обратила внимание, пока меня вели к палате — это на отсутствие ручек на дверях и окнах. Пока я лежала в наблюдательный палате, было сложно привыкнуть к полному отсутствию движения: с кровати можно было вставать только в туалет, душ и столовую. Нельзя было ходить по палате и говорить с другими пациентками. Но каждую ночь мы засыпали под крики из мужского отделения, где больные дрались с санитарами.
К столовской еде я так и не привыкла. Сначала меня пытались заставить доедать угрозами ограничить свидания с навещающими (угрозы там использовали часто), а потом назначили контроль питания. На контроле вместе со мной была еще одна девочка. Помню, она сказала санитарке, что больше не может есть, потому что ее тошнит, и ей ответили, что даже если ее стошнит в тарелку, она все равно должна будет все съесть.
В больнице были негласные правила: не плакать, не показывать эмоций. Многие сотрудницы злоупотребляли своей властью над пациентами. Например, если ты нагрубила санитарке или медсестре, в отчете про тебя она могла написать что-то плохое, и врач увеличивал дозу препаратов. Девочкам из неблагополучных семей угрожали, что заколют транквилизаторами.
На второй день моего пребывания в больнице я хотела сходить в душ. Он был рассчитан на троих и не закрывался, а мне было неловко, и я попросилась пойти последняя. Девочки предложили покараулить, но санитарка схватила меня прямо за забинтованную руку и сказала, что разрешит сходить в душ только под ее присмотром, так как я могу разорвать себе швы. В другой раз санитарки узнали, что я пошла в душ вместе с ровесницей, поэтому распахнули дверь на весь коридор и встали там толпой, чтобы мы «не начали лесбияниться». Гомофобии там было через край. Зато в другой раз санитарка грозилась вызвать мужчин-санитаров из другого отделения, чтобы они «стали нас мацать».
Пребывание в психбольнице сформировало у меня недоверие к государственным психиатрам. После выписки еще долго держалась привычка быстро есть или быстро принимать душ. Было сложно осознать, что ты вот прям в любой момент можешь открыть окно, чтобы проветрить комнату или выйти на улицу, послушать музыку! Вау! Со временем плохие воспоминания стираются, и ты начинаешь воспринимать это как странный детский лагерь. Но в такой лагерь я больше не хочу.
Кристина
Я попала в ГБУЗ СПБ №7 в 13 лет. Моей жалобой в диспансер были трудности в общении. То есть у меня даже не было суицидальных мыслей, и я точно не представляла угрозы ни себе, ни людям. Однако после пары фраз в кабинете врача меня попросили выйти в коридор и сразу вызвали скорую.
Меня привезли в больницу и в сопровождении охранников повели в отделение. Один из них схватил меня за плечо и сказал, что я буйная и по мне видно, что я сейчас убегу. Хотя я была уставшая. Санитарки стали заваливать меня вопросами и приговаривать «Такая маленькая, а уже больная».
Персонал больницы делился на два типа: нейтральный, который всего лишь косо на тебя смотрел, и тот, кто относился резко негативно. Хуже всего относились к детям, за которых никто не мог заступиться, — из неблагополучных семей или из других городов. Было такое, что детдомовские дети хватали меня за ногу и просили спасти их, ведь «тетя бьет». Я лично этого не видела, но могли ли малыши врать?
Однажды девочка лет десяти не поладила с одной из санитарок. Тогда санитарка схватила ее и начала таскать за волосы. Девочка кричала в ответ «дура», «тварь», и санитарка со всей силы треснула ей по челюсти и вывихнула ее. Девочка стала плакать, просила отвести к врачу, на что санитарка сказала: «Поделом тебе, будешь знать». Всю ночь девочка пролежала с вывихнутой челюстью, и только в 11 утра ее отвели к стоматологу. Когда родители пациентки об этом узнали, врач уверяла, что санитарку уволят, но в итоге лишь сделали выговор.
Другую положили на «конверсионную терапию». Она была лесбиянкой, и ее отец позвал своего друга, чтобы он ее изнасиловал. После этого девочка пыталась покончить с собой. Когда с ней пытались завести разговор об этом, она впадала в истерику. Но врачи давили: «Рассказывай, рассказывай!», «Да это было не насилие, друг твоего отца хотел сделать лучше, он максимум просто приобнял тебя».
Был мальчик с аутизмом, который не любил прикосновения, но его маме говорили, что нужно как можно больше его обнимать. Помню, как его обступили толпой санитаров, схватили, мама его обнимала, а он плакал и кричал.
Мне пытались поставить диагноз «шизофрения», но моя мать заплатила деньги, чтобы этого не делали. Однако из-за симптомов аутизма и СДВГ меня лечили жесткими таблетками, предназначенными именно для этого диагноза. Еще у меня витилиго, и есть темные пятна на коже. Однажды посреди обеда санитарка выдернула меня из столовой и сказала: «Шлендра, чего ты ходишь с засосами? Я расскажу родителям и врачу». Другой раз в ванной санитарка стала больно тереть мою кожу и говорить: «Смывай свою грязь». В итоге я выписалась из больницы только потому, что сильно заболела, уехала домой с температурой 42°C. Санитарка сказала: «Звони маме, пусть она тебя забирает». Ни от каких расстройств меня, конечно, не вылечили.